Уполномоченный по правам ребенка в Приморском крае Ольга Романова рассказала ИА DEITA.RU о влиянии цифрового мира на взаимоотношения людей, о том, как остановить финальный отсчет жизни подростка и как взрослые становятся угрозой для собственных детей.
— Ольга Владимировна, с какого рода проблемами по «долгу службы» чаще всего сталкивается Уполномоченный по правам ребенка в Приморском крае? С чем приходят к детскому «омбудсмену»?
— В Приморском крае самое большое количество обращений в адрес Уполномоченного относятся к сфере защиты прав ребенка на образование. Это своего рода индикатор того, что в части создания и организации комфортной, психологически безопасной среды в образовательных учреждениях у нас далеко не все в порядке. Дети часто сталкиваются с конфликтными ситуациями, причем нередко вовлекаются в них из-за конфликтов взрослых: между родителями учеников, между учителями и родителями. Так что, «школьные истории» — значительная часть работы.
Часто поступают обращения, касающиеся споров разведенных или находящихся в этом процессе родителей, за право и порядок общения с ребенком, за место его проживания. В общем, это ситуации, называемые в просторечии «спорами за ребенка».
— В ситуации с такой «дележкой» ребенка не совсем понятно, зачем обращаться к Уполномоченному?
— Бытует мнение, что, заручившись поддержкой Уполномоченного, в судебном споре можно доказать собственную правоту. Это не так. Уполномоченный не участвует в судебных разбирательствах подобного рода. В споре между разведенными родителями мы не занимаем ни чью сторону. Позиция у нас одна – быть на стороне ребенка и защищать его интересы. А ему одинаково сильно нужны оба: и мама, и папа.
— Тем не менее, родители приходят…?
— Достаточно часто. Встречаясь с родителями, находящимися в процессе такого спора, я пытаюсь достучаться до сердца. Пытаюсь объяснить взрослым, что, как бы они ни были обижены или уязвлены, пострадавшим при их ссоре, разводе, скандале всегда будет ребенок. Когда взрослые ссорятся, рушится его мир. Если люди меня слышат – есть шанс изменить ситуацию к лучшему. Если нет, что, к сожалению, не редкость, тогда страдает ребенок.
— Вы занимаетесь проблемами взаимоотношений взрослые/дети больше 15 лет, начав эту работу еще на портале, а потом и в благотворительном фонде «Владмама». За это время изменилась ли каким-то образом проблематика? Если это так, то почему?
— Изменилось многое. Цифровой мир, обилие гаджетов – все это, безусловно, повлияло на взаимоотношения детей и родителей. Мы в принципе стали меньше общаться вне этих устройств. Для многих уже сложно выражать свои мысли при непосредственном контакте друг с другом. И это проблема взрослых, которая проецируется на детей. Эмоциональный интеллект развивается в меньшей степени. Мы теряем навыки общения, навыки коммуникаций. Откуда возникают конфликты? В первую очередь от отсутствия способности договориться, а также от неспособности услышать друг друга. Мы разучились общаться друг с другом на том уровне эмпатии, на котором общались еще 15-20 лет назад.
— По этой причине сейчас востребованы различные коучи, конфликтологи, всяческие мастера разборов и прочие специалисты по связям «с неограниченным человеческим потенциалом»? Подобные нередко обещают сбалансировать, нормализовать отношения между взрослыми и детьми, отмечая, при этом, отсутствие эмоционального напряжения у каждой из сторон…
— Здесь дело в обыкновенном, свойственном многим людям желании получить «волшебную таблетку». Отличный же способ — принимаешь такую «пилюлю», и все у тебя тут же получается. Человеческой природе свойственно упрощать себе задачу, упрощать пути ее решения. Это обычное желание не работать: с собой, с собственными проблемами, с обстоятельствами. А раз такая потребность возникает, то появляются и те, кто готов ее удовлетворить и монетизировать.
В этой ситуации, как Уполномоченный по правам ребенка, я наблюдаю две проблемы, точнее, две полярные тенденции. Первая: формируется безответственность взрослых за обеспечение безопасности собственных детей. Вторая: тотальная гиперопека.
У некоторых родителей настрой — не перегружать свое чадо так называемой «лишней информацией». Когда, например, ребенку своевременно не объясняют правила элементарной безопасности и поведения на улице, или катания на велосипеде, покупают скутеры в 12 – 13 лет – это все примеры безответственности взрослых. При этом взрослые не понимают, какие могут быть последствия у подобной беспечности. Дети из-за этого непонимания гибнут.
Что касается гиперопеки – есть масса примеров того, как родители своей чрезмерной заботой препятствуют приобретению ребенком определенного опыта, уроков, знаний. Особенно часто мамы гиперопекают мальчиков.
— Сейчас нередко можно услышать мнение, причем, иногда оно транслируется и чиновниками профильных ведомств, о том, что дети стали агрессивней, дети стали более жестокими. Что думаете по этому поводу?
— Я не разделяю эту точку зрения. Дети были, есть и остаются детьми. Они развиваются по определенным законам природы. А вот взрослые потеряли многие навыки, компетенции и чувство ответственности.
— Почему так? Взрослые, простите, отупели?
— Нет. Они «недозрели». Процесс «отупения», как вы говорите, предполагает наличие определенного уровня, с которого человек, по ряду причин, опускается. Здесь же другая ситуация: был ребенком, у которого было все, затем стал родителем, но, по сути, остался тем же ребенком. Человек просто «недоразвился» до уровня взрослого, до уровня родителя, до уровня человека, принимающего решения и понимающего степень собственной ответственности…
— И в чем причина этого «недоразвития»?
— Мне кажется, это то самое «наследие 90-х». Родители появившихся тогда на свет детей хотели для них детства, которого не было у самих. Они их всячески опекали, задаривали игрушками, красиво одевали, оберегали от гипотетических сложностей, не формировали зону ответственности, не отпускали от себя даже во взрослом возрасте. Такая сверх-забота порождает инфантилизм.
— Вернемся к теме школьных конфликтов. Всегда ли в ситуациях подобного рода пострадавшей стороной являются дети? Бывает ли наоборот, как в расхожей фразе «дети довели»?
— Взрослый, по определению, не сможет стать заложником ребенка. Он может стать заложником собственной некомпетентности, эмоционального состояния или равнодушия. Фраза «дети довели» не является оправданием. Я вообще не верю, что дети могут довести педагога до чего-либо. Если педагог профессионально «подкован», знает детскую психологию, уважает в каждом ребенке личность, понимает, когда и как переключать внимание учеников, он адекватно среагирует на ситуацию. А когда профессионалы превращаются в людей, доведенных до крайности, «до ручки» – то это уже проблема взрослых: учителей, родителей, администрации школы, но не самих детей.
— Нередко приходится слышать, что в школах сейчас одним из самых востребованных инструментов мотивации является запугивание, допустим, тем же ЕГЭ. Откуда этот «тренд»?
— Обратимся к теории. Есть два способа побуждения человека к определенным действиям: наказание и поощрение. Кнут и пряник. Ничего нового в системе человеческих отношений не придумано. Страх – тот же кнут. Им можно мотивировать. К сожалению, такой способ стал актуальным для нашего общества. Формула «не сдашь ЕГЭ – не состоишься в жизни» актуальна и для учителей, и для родителей. По моему убеждению, все это демонстрирует неспособность взрослого потратить собственное время на ребенка и аргументированно мотивировать его по-другому. Мотивировать страхом проще. И быстрее.
— Подростковый суицид. Насколько серьезна эта проблема для нашего общества?
— Позволю себе обозначить личную позицию – это моя боль. Если хоть один ребенок погиб по этой причине – значит проблема есть и ее необходимо решать. В Приморском крае за период с 2020 по 2022 годы лишили себя жизни 29 детей.
Причины разные. Каждый случай я стараюсь тщательно проанализировать. В каждой ситуации, безусловно, есть тот самый триггер, тот спусковой крючок, та самая последняя капля. Но есть и другое — в каждом случае есть период от какого-то психологического надлома до финальной даты в календаре. Период от начала кризисного состояния до принятия рокового решения может занимать около полутора лет. За полтора года до гибели ребенка что-то психологически ломало. Его срывало и он летел к трагическому завершению своей жизни несколько месяцев. Взрослые могут самостоятельно выйти из такого пике. А у ребенка, у подростка, такой возможности нет. Ему просто не хватает жизненного опыта и навыка совладать с собой, со своими эмоциями.
Фактором психологического надлома может стать все, что угодно: развод родителей, уход из жизни близкого человека, потеря домашнего питомца, да тот же страх перед ЕГЭ – страх не оправдать ожидания родителей. В этот момент ребенок пытается найти поддержку, точку опоры. Если этого вовремя не замечают взрослые, может начаться необратимый процесс с трагическим финалом.
Увы, но взрослые перестали быть чуткими по отношению к детям. Мы научились создавать для них различные «воздушные замки» и «золотые клетки». Но это все не работает. К слову, 70% ребят, которые расстались с жизнью, дети из семей, которые принято называть благополучными. У них было все: отдельная комната, гаджеты, друзья, увлечения. Ничего не предвещало трагедии. Ничего не говорило о том, что у подростка возникли проблемы, что он слишком требовательно относится к себе и в один момент может потерять смыл своего существования. Ребята приходили домой. На дежурные вопросы родителей «как дела» и «как в школе», отвечали столь же дежурной фразой «все в порядке». А дальше – они оставались наедине с самими собой в тех самых своих комнатах. Это были как раз те моменты, когда им больше всего не хватало внимательных и понимающих взрослых рядом. Причем, рядом по-настоящему, а не в формате дежурного вопроса «про дела».
— Зачастую, со стороны школ в таких ситуациях можно услышать что-то наподобие «делали все возможное» …
— Мне кажется, что значимость образования, в том виде, в котором мы его сегодня знаем, сильно преувеличена. Психологическое травмирование, происходящее в наших школах, влечет за собой более серьезные последствия для подростка, нежели полученные им тройки вместо ожидаемых более высоких оценок. Когда ребенок чувствует себя в школе спокойно и комфортно, то недостаток знаний он наверстает. Особенно, если у него есть интерес и какие-то увлечения.
Например, увлечение картингом точно приведет его к изучению законов физики, интерес к граффити – к изучению химии. Даже объяснение, как краска попадает в баллончик и распыляется оттуда при нажатии кнопки, уже затрагивает физику. К сожалению, подобные методики пока не прижились ни у родителей, ни у учителей.
— Не так давно, с фактами подросткового суицида, упоминались некие «группы смерти» — сообщества из социальных сетей, которые провоцировали школьников на крайний шаг. Сейчас подобные тенденции существуют?
— Пять-семь лет назад эта проблема была серьезной. Ситуация изменилась. Сегодня нет реального подтверждения, что подобные группы работают в отношении подростков в социальных сетях, мотивируя их к этому шагу.
— Ранее вы сказали, что с момента сильного психологического надлома до дня принятия подростком последнего решения проходит около полутора лет. Есть ли признаки, по которым родители смогут понять о начале этого финального отсчета?
— Есть ряд тревожных маркеров, на которые обязательно нужно обращать внимание. Вас должны насторожить сочетания нескольких из них.
Подросток замыкается в себе, становится излишне молчаливым. У него могут появиться внешние, ранее не характерные для него особенности: сутулость, постоянно опущенная или втянутая в плечи голова. Меняется походка: от легкой, пружинистой, расхлябанной до затрудненной, шаркающей, как будто ему тяжело поднимать ноги.
Он может резко поменять отношение к своему внешнему виду. Стать неряшливым, неопрятным, безразличным к гигиене. Могут измениться его музыкальные предпочтения.
Старайтесь обращать внимание на то, что и где он рисует. Это могут быть мрачные рисунки на полях в тетрадях, на обложке дневника, даже на салфетках или чеках из магазина.
Но я отмечу: подобные изменения в поведении ребенка – это еще не факт появления у него мыслей о суициде. Это сигнал взрослым о необходимости сблизиться с ним, чаще общаться, настроиться на его волну. Родителям в этот момент надо переключится со своей роли оценивающих взрослых в близких ребенку друзей.
— Приходилось ли вам сталкиваться на практике с проблемами претендующих на свои права небинарных личностей, были ли конфликты со сторонниками гендерного самоопределения у детей?
— Нет, не приходилось. Все эти истории про выбор пола, про «переосознание» гендерных ролей, про небинарных личностей – это манипуляции сознанием детей и подростков, движимых потребностью найти себя, попробовать себя в чем-то. По моему мнению, нельзя и незачем обманывать природу. Природа определила пол человека, его предназначение стать матерью или отцом, она дает нам все необходимое для главного биологического действия в жизни – стать родителями, продолжить род. Все иное — от лукавого.
На практике была у меня ситуация, немного близкая к обозначенным в вопросе «темам». Родители одного мальчика были напуганы тем, что парнишка вдруг изменил прическу – выбрал женственное каре с волосами до плеч, стал носить одежду, одинаково подходящую и мальчика, и девочкам. Их настолько напугала мысль, что ребенок мог выбрать не совсем традиционное развитие в плане своей сексуальной ориентации, что они стали обращать вслух внимание на его внешность: «Ты что, девочка? У тебя прическа, как у девчонки! Зачем ты надел такие брюки, они как у девчонки! Ты что, хочешь быть геем?» и т.д. Своим страхом, который транслировался ими вслух, взрослые создали у ребенка интерес к этому самому «неправильному» развитию. Через какое-то время парень уже стал сам задавать себе вопросы «а может я и вправду – гей?» Хотя все то, что он делал – это особенности кризиса подросткового возраста, типичные для этого периода.
В целом же, подобное стало проблемой, потому что этого стало много. Причем так много, что впору говорить о неких публичных манипуляциях сознанием. Массой телекоммуникационных каналов этот контент подается как нечто модное, дающее популярность, дающее рейтинги – это массовое манипулирование сознанием. Решение такой проблемы – да, в удалении подобного контента из эфиров, из визуального пространства, из художественных произведений для подростковой аудитории.
Ориентир для неокрепшей психики и для несформировавшейся еще личности подростка один — есть мужчина и есть женщина. И на этом все. Без вариантов.
— Добавим школам брутальности и традиционности появлением военруков и все само собой решится… А если серьезно, то считаете ли вы необходимым вернуть в школу уроки начальной военной подготовки? С началом известных событий многие вспомнили об аббревиатуре НВП…
— Знания, которые в советское время получали школьники на уроках НВП, безусловно, будут актуальны и сейчас. Эти знания касаются как личной безопасности, так и безопасности государства, способности защищать и защищаться. Сегодня инициируется возвращение в школы начальной военной подготовки. Но пока это происходит в факультативном порядке. На мой взгляд, да, эти знания и навыки должны стать обязательными для обучения.
